ISSUE 3-2009
INTERVIEW
Lubos Vesely
STUDIES
Сергей Дубавец Георгий Касьянов Ярослав Шимов
RUSSIA AND ITS NEIGHBOURS
Виктор Замятин
OUR ANALYSES
Владимир Воронов
REVIEW
Павел Витек
APROPOS
Олександр Ленгауер


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
УКРАИНА: НЕ ПОДВЕДЕННЫЕ ИТОГИ
By Георгий Касьянов | директор отделения, Институт истории Украины НАН Украины, Украина | Issue 3, 2009

Современное украинское государство и общество являются промежуточным продуктом незавершенных общественных трансформаций‚ начало которых следует искать за пределами исследуемого периода. Это значит‚ что «современная» украинская история содержит в себе элементы «прошлого в настоящем»‚ значение которых еще настолько велико‚ что они определяют суть происходящего‚ а значит‚ это «настоящее» – в значительной степени - не что иное‚ как мимикрировавшие и мутировавшие формы прошлого. История Украины после 1991г. — это, в какой-то мере, продолжение истории упадка и развала советской Украины и, в то же время, — возвращение общественных практик и культурных форм досоветских времен с одновременным внедрением способов (само)организации общества, характерных для эпохи «дикого капитализма».

 Точка отсчета

            Украинское общество 1990-х – начала 2000-х пока еще является продуктом распада‚ «полураспада»‚ разложения коммунистической системы и порожденных ею общественных институтов и структур‚ моделей социального поведения и культурных типов – с соответствующими последствиями для их функциональности‚ эффективности и соответствия основным нормам общечеловеческой морали. Достаточно взглянуть на носителей власти. Тот факт, что все «новые» институты власти (президентская администрация всех уровней, мэрии, областные, городские и районные советы) разместились в зданиях, ранее занимаемых партийными и советскими органами, а портреты президентов, на удивление, напоминают портреты генеральных секретарей КПСС, имеет не только практическое или чисто символическое значение. Genius loci тесно связан с инстинктами и способами социального поведения носителей власти, партийно-советская номенклатура, трансформировавшаяся в номенклатуру «нового» государства, в прямом смысле слова, чувствует себя как дома.

Проблема заключается лишь в том, что номенклатура нынешнего государства является продуктом разложения, профессиональной и моральной деградации номенклатуры предыдущего. С 1992 г. по 2001 г. количество служащих в органах государственной власти (не считая милиции и судов) возросло с 13 000 до 250 000 человек (остановившись на этой отметке) — при этом, половина руководителей центральных органов государственного управления начинала бюрократическую карьеру при советской власти; выходцы из партийно-советской номенклатуры среди высших государственных чиновников составляли 73%, среди губернаторов – 80%. Нарекания на качество и эффективность государственных служб, на всеохватывающую коррупцию, на крайне низкий культурный уровень бюрократии, на ее произвол за годы независимости превратились в общее место.

Несмотря на упомянутую незавершенность‚ переходный характер общества и государства, вылупившихся из загнившей скорлупы «старого порядка», уже сейчас можно с достаточной долей уверенности судить об устойчивых тенденциях и предварительных результатах в отдельных секторах и сферах жизни этого общества и государства. В частности можно говорить о том‚ что украинская государственность формально состоялась‚ несмотря на ее весьма специфические и противоречивые проявления и функциональные особенности‚ что в украинском обществе произошли глубочайшие социальные‚ политические‚ экономические и культурные сдвиги‚ позволяющие судить о современной Украине как о состоявшемся факте истории.

Упомянутое сочетание выживших‚ адаптировавшихся или мутировавших фрагментов прежней общественной и государственной системы с трансформационной динамикой социальных процессов‚ при которой отсутствуют условия их стабильного функционирования и воспроизводства‚ порождало и порождает общественные настроения и переживания морально-этического характера‚ чрезвычайно затрудняющие формирование гражданского согласия в построении нового государства.

Трансформации‚ наблюдавшиеся в разных сферах жизни украинского общества‚ происходили и происходят с разной интенсивностью и скоростью и не обязательно развивались и развиваются по восходящей – возможны паузы‚ периоды обратного развития вплоть до возвращения к исходным формам‚ или же явные несовпадения в динамике изменений. В тех случаях, когда речь идет о самоорганизации общества или отдельных его сегментов (например, бизнес – особенно мелкий и средний, негосударственные формы среднего и высшего образования, средства массовой информации), можно говорить о довольно быстрых изменениях. Там где по-прежнему доминирует государство (государственное управление, фискальная система, образование, здравоохранение), наблюдаются или крайне медленные изменения (не всегда к лучшему) или стагнация и деградация.

Все упомянутые изменения были не только взаимно обусловлены и связаны во внутренней жизни украинского общества и государства. Одновременно они были и остаются объектом сильнейшего воздействия внешних факторов – как вследствие того простого обстоятельства‚ что Украина находится в центре пространства‚ называемого «пост-коммунистическим» или «пост-советским»‚ так и вследствие глобализации. Очень многие сдвиги в современной украинской действительности спровоцированы событиями и явлениями‚ произошедшими и возникшими за пределами Украины, — как в ближнем, так и в дальнем зарубежье.

Возникающая новая система и порождаемые ею структуры‚ при всей их естественной похожести на уже существующие аналоги или же при вполне осознанном старании создать или воссоздать что-либо согласно признанным образцам‚ все же являются уникальными‚ в том смысле, что ситуация «пост-коммунизма» переживается человечеством, и вместе с ним Украиной, впервые.

И наконец‚ думая и говоря о «современной истории» Украины следует помнить‚ что сама Украина представляет собою впечатляющее разнообразие культурных‚ социальных и даже цивилизационных форм. Это страна‚ где в крестьянской хате образца XVIII века можно обнаружить японский телевизор‚ где представители политической элиты пользуются технологическими достижениями пост-индустриального мира‚ чтобы удовлетворять свои патриархальные социальные инстинкты‚ где структуры ментальности аграрного общества вступают в причудливые комбинации с культурными формами‚ представлениями и привычками общества информационного‚ где сочетаются‚ конфликтуют или вступают в удивительные альянсы аграрный‚ индустриальный и пост-индустриальный миры‚ где пытаются мирно сосуществовать и сливаться в единое целое идеологические формы времен модернизации и аморфные квази-идеологические конструкции пост-модерного мира‚ идеи национализма и глобализации‚ протекционизма и свободного рынка‚ общечеловеческие ценности и новосозданные стандарты вполне герметичных общественных групп.

 Вектор развития

При попытке охватить‚ осмыслить направление и суть процессов‚ происходивших на территориях‚ находящихся в ситуации «пост»-развития (относится ли этот префикс к коммунизму или к СССР), исследователи, как правило, прибегают к двум наиболее общим понятиям – переход и трансформации. Украина в этом отношении не является исключением.

Уже почти два десятилетия (если вести отсчет от периода «перестройки») Украина находится в переходном состоянии‚ причем суть и направленность перехода‚ несмотря на многочисленные попытки представителей самых разных общественных дисциплин определить их‚ так и остаются не вполне понятыми и осмысленными‚ хотя за пределами Украины уже существует целый корпус литературы‚ составляющей основу направления‚ называемого «транзитологией» (разумеется‚ она охватывает все пост-советское и пост-коммунистическое пространство).

Пытаясь определить вектор развития «переходных обществ», политологи («транзитологи»), как правило, прибегают к парным категориям‚ своего рода идеальным типам‚ которые позволяют в общем представить исходную и конечную точки перехода‚ знакомые всем со школы «пункт А» и «пункт Б». Если строить исследование по принципу этой нехитрой геометрии‚ то, на уровне самых общих понятий, суть и направленность перехода выглядят как система дихотомий. Это переход от авторитаризма (в некоторых случаях - тоталитаризма) к демократии‚ от идеологического и политического однообразия к плюрализму‚ от монопартийности к многопартийности‚ от плановой экономики к рынку‚ от унификации культур к их разнообразию‚ от закрытого общества к открытому‚ от социальной стабильности и официально насаждаемого эгалитаризма к текучести и нестабильности социальных форм‚ от квази-государственности к государственности реальной и т. д.

Признавая функциональную пригодность этих познавательных схем и даже их достаточно осязаемое соответствие реальным событиям и фактам‚ историк‚ имеющий дело со временем-пространством‚ должен одновременно признать некую упрощенность таких построений – пример Украины, в этом смысле, весьма показателен. Во многих названных сферах транзит состоялся: возникла рыночная экономика, где доминирует частная собственность (в промышленности удельный вес предприятий, находящихся в частной собственности, составляет 95%, в сельском хозяйстве – 75%, в сфере обслуживания этот показатель почти достигает максимума); в стране сложилась многопартийная система, присутствует политический плюрализм, свобода слова (более 90% средств массовой информации, включая электронные, находится в частной, муниципальной или коллективной собственности).

 «Кто есть who

В то же время, результаты перехода во многих сферах выглядят весьма противоречиво. Один из наиболее доступных примеров – воображаемое движение Украины «от авторитаризма к демократии». Любой непредубежденный аналитик (а их вполне достаточно‚ чтобы критически оценить опыт Украины в этой области) признает‚ что наиболее демократическим периодом в истории Украины последних 20 лет‚ как это ни странно‚ будет конец 1980-х – первая половина 1990-х годов, именно тогда наблюдалось беспрецедентное влияние общества и общественного мнения на государственные структуры‚ политические и общественные институты. После этого‚ приблизительно с середины 1990-х годов, «демократический транзит» ушел в измерение‚ адекватного названия которому до сих пор еще никто не придумал‚ несмотря на интеллектуально честные попытки отобразить суть происходящего (признаем хотя бы временную пригодность таких полуметафор‚ как «шантажистское государство»‚ «олигархический режим»‚ «управляемая демократия»‚ или, на первый взгляд, более конкретных, но не менее туманных (особенно в юридическом смысле) категорий вроде «(полу)президентская республика»).

В таком же ключе можно истолковать тезис о переходе от командной экономики к рыночной. Радостное известие о признании «Западом» Украины страной с рыночной экономикой‚ все же не вызывает восторга ни у непредубежденных аналитиков‚ ни у рядовых участников этой экономики. Одни не устают говорить о системе скрытых монополий и олигополий‚ покрываемых государственной бюрократией и об отсутствии реальной экономической свободы‚ другие изнемогают от беззакония и произвола все той же государственной бюрократии и силовых структур‚ от постоянно меняющихся правил и законов‚ означающего отсутствие этих правил и законов. От 30 до 40% оборотных средств украинской экономики находится в теневом секторе — таков украинский вариант экономической свободы. Заметим, что такая система оказалась выгодной и приемлемой не только алчным бюрократам или нечестным бизнесменам, а и значительной части мелких и средних предпринимателей, представляющих 1/5 занятого населения страны.

Украинская экономика «переходного периода» существует в разных измерениях‚ количество которых определяется степенью ее зависимости от административного и правового произвола (в различных международных рейтингах Украина периодически попадает в разряд стран с низким уровнем экономической свободы)‚ не говоря уже о ее реальной многоукладности, здесь наблюдались (и наблюдаются) даже такие формы‚ которые вполне можно ассоциировать с натуральным хозяйством.

Если же обратиться к определениям и терминам‚ дающим представление об общественных трансформациях «переходного периода»‚ то нетрудно заметить‚ что они, как правило, касаются развития экономических‚ политических и социальных институтов. Первое‚ что приходит на ум в данном случае, – какое государство построено в Украине? Это вполне понятно‚ хотя бы потому‚ что возникновение «государства Украина» представлялось и представляется частью политических и интеллектуальных элит как торжество исторической справедливости‚ плод многовековых чаяний украинского народа‚ результат его последовательных усилий и жертв.

Разумеется‚ в данном случае, речь идет не только о границах‚ месте на карте мира‚ о символике и международном признании‚ но и об институтах власти и легитимного насилия‚ представляющих это государство и выражающих его суть.

           Если говорить о государстве в его классическом варианте как об институте легитимного насилия и бюрократической машине‚ то нетрудно заметить‚ что пределы легитимности применяемого этим государством насилия определяются или самим же государством‚ или некими внешними силами (например, различными наднациональными мониторинговыми организациями или даже другими государствами)‚ но не балансом между государством (а точнее‚ представляющей его бюрократией и структурами) и обществом, которое хотелось бы, но не получается, назвать гражданским.

Государство Украина возникло в результате распада наднационального Советского Союза‚ где институты государственности обслуживали партийную идеократию[1]‚ технократию и бюрократию, при этом обеспечивая социальную стабильность, основанную на своеобразно понятых принципах эгалитаризма. Их трансформация в институты национального государства должна была бы означать‚ что, в идеале, они обслуживают интересы нации‚ поскольку, именно нация (в данном случае, представляемая как все граждане данной страны), является источником легитимности этого государства и власти. Реальность была таковой‚ что трансформация советских государственных институтов в институты «национального государства» привела к тому‚ что они и далее обслуживали те же группы‚ только уже в другом порядке: бюрократию и технократию‚ причем последняя, в значительной мере, трансформировалась в часть нового предпринимательского класса‚ новых капиталистов[2]. При этом, самодостаточность государственной бюрократии достигает, поистине, сказочных масштабов — государственный чиновник не только защищен специальным узаконенным статусом (что вполне нормально), не только пользуется разветвленной и скрытой от общества системой специальных привилегий, но и практически недосягаем для общественного контроля, совершенно независим ни от общества, ни от закона. Чем выше ранг чиновника, тем масштабнее его злоупотребления и тем выше уровень его безнаказанности. Наиболее явный пример: единственный государственный чиновник высшего ранга, оказавшийся под судом за годы независимости — бывший премьер-министр Павел Лазаренко, был судим не в Украине, а за ее пределами.

В этом смысле, как ни парадоксально‚ «государство Украина»‚ созданное в 1990-е годы‚ не является национальным. Это государство бюрократии и сросшейся с нею финансово-промышленной и аграрной олигархии. Указанные общественные группы с разной степенью интенсивности использовали и используют внешние атрибуты национальной государственности (символику‚ язык‚ идеологемы) для собственной легитимации‚ которая дает им право якобы представлять интересы нации. На самом деле, апелляция этих групп к лозунгам и символам гражданского национализма позволяет им не только узаконивать свой статус‚ но также использовать его для собственного обогащения и политического прикрытия масштабного передела собственности.

Отсюда и одна из базовых проблем формирования политической нации. Правящая политическая элита[3] проповедовала и даже внедряла принципы гражданского национализма‚ в котором национальная идентичность базируется на принципе гражданства‚ а не только этнической принадлежности‚ а нация – это вся совокупность граждан страны. Однако это делалось не столько для формирования гражданской нации‚ сколько для защиты собственных интересов этой элиты общественный интерес ею не учитывался. Правящая элита не имела своей собственной, ею же выработанной идеологии государственного строительства‚ она позаимствовала и адаптировала к своему уровню готовые идеологические формы‚ которые использовались для ее легитимации‚ но не для масштабной трансляции в общество с целью превращения населения в нацию.

Как это ни парадоксально‚ деидеологизация общества обернулась повальным цинизмом власти и самого общества‚ взаимным отчуждением и фрагментацией общественных групп‚ социальной поляризацией элит и большинства граждан‚ и тотальным недоверием к власти и государственным институтам, уровень которого достигает критической точки. Системные социологические исследования, проводимые в Украине с 1994 г., показывают стабильное недоверие граждан Украины к государственным институтам: милиции, призванной защищать и оберегать граждан, неизменно не доверяли и не доверяет более половины респондентов, «затрудняются ответить» - около трети. Похожие показатели отмечены и относительно доверия руководителям государственных предприятий, прокуратуре, судам, налоговой инспекции — везде уровень недоверия превышает 50% и более, а удельный вес тех, кто высказывает доверие государственным институтам, не превышает 5 – 10%. Согласно результатам общенационального опроса в 2009 г. президенту и правительству доверяли 5 – 7% опрошенных, парламенту – 4%, судам – 5%, бесконтрольность действий власти считали серьезной проблемой 92%.

То «воображаемое сообщество»‚ которое в Украине приходится, в силу исторических обстоятельств, называть политической элитой‚ деидеологизировано. Политические силы, придерживающиеся неких относительно четко артикулированных идеологических принципов (коммунисты, националисты, часть национал-демократов), превратились в политических маргиналов и в последние десять лет вынуждены становиться союзниками партий и объединений, представляющих интересы крупного капитала и сросшейся с ним бюрократии.

Если же говорить о представителях интеллектуальных элит‚ способных предложить вариант идеологии‚ могущей вызвать отклик в обществе и объединить его‚ то они оказались вытесненными из тех политических и властных структур‚ которые дают возможность транслировать идеологические постулаты в практические действия в общенациональном масштабе. Идеологический и политический промискуитет‚ безответственность правящих элит и самодостаточной государственной бюрократии стали нормой жизни. Возник не столько раскол страны по воображаемым линиям «Восток-Запад»‚ «русскоязычные – украиноязычные» (сознательно культивируемый и транслируемый в общество частью тех же элит), сколько раскол между правящими властными элитами и большинством населения‚ между богатыми и бедными‚ между бюрократией и гражданами.

 Социум:

Если же говорить о гражданах страны и перспективах их объединения в политическую нацию‚ то есть о формах организации и самоорганизации общества‚ то опыт существования Украины как государства свидетельствует о такой масштабной перегруппировке и трансформациях общественных групп‚ что это не могло не сказаться на процессе формирования гражданской нации и на представлениях общества и составляющих его групп о самих себе.

Многие аналитики склонны говорить об атомизации украинского общества‚ начавшемся уже в период «перестройки». Если говорить о действительно возросшем взаимном социальном отчуждении людей‚ этот тезис можно признать верным. В то же время‚ если речь идет о распаде привычных социальных форм‚ норм и представлений‚ то следует‚ наверное‚ говорить не столько об атомизации общества‚ сколько о том‚ что, с одной стороны‚ с исчезновением советских идеологем о «союзе рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции» сложность социального устройства общества и многообразие форм социальной организации стала более видимой и очевидной‚ а с другой – о том‚ что развернулся масштабный процесс трансформации старых социальных групп и появления новых.

Украина‚ как и все страны пост-советского пространства, пережила (и еще переживает) глубочайшую социальную эволюцию. Достаточно сказать‚ что исчезли целые воображаемые или реальные социальные группы (колхозное крестьянство‚ например) и появились новые. Страна увидела предпринимателей‚ капиталистов‚ новую буржуазию‚ во всем их «нескромном обаянии». Началось формирование среднего класса (удельный вес которого по оценкам социологов, не выходит за пределы 3 –5% занятого населения). Возник целый слой населения, живущий за гранью официально установленного уровня бедности (тут удельный вес снизился с 35% в конце 1990-х до 25% в первом десятилетии 2000-х). Появилась ранее невиданная группа сверхбогачей — «клуб» обладателей капиталов, размер которых составлял в 2005 г. не менее 100 млн. долларов США, насчитывал около 150 человек.

Сложилась новая конфигурация общественного разделения труда. Возникли ранее отсутствовавшие профессиональные группы (менеджеры, разнообразные бизнес-профессии). Стали более явными контуры групп интереса/влияния. Появились новые или возродились старые формы общественной самоорганизации – от землячеств до неформальных молодежных групп‚ от «кланов» до каких то полумифических дворянских собраний‚ от протестных акций до сельскохозяйственных коммун.

Многообразие‚ текучесть форм общественной самоорганизации‚ проявления на поверхности жизни самых разнообразных интересов серьезно изменили и способы общения и взаимодействия‚ при которых стандартный национальный проект образца 19 ст. выглядел достаточно проблематично. Возникла очевидная потребность в формулировании нового варианта национального проекта‚ способного объединить интересы очень разных социальных‚ культурных и конфессиональных групп – однако здесь приходится вновь возвращаться к проблеме элит и их качества‚ о которой уже говорилось ранее.

Масштабные социальные изменения привели и к серьезным сдвигам в социально-психологической сфере и в культуре. Многочисленные социологические обследования свидетельствуют о коренной смене ценностных ориентиров практически всех общественных групп. Старательно культивируемый в советском обществе эгалитаризм сменился не менее старательно культивируемым социальным неравенством‚ жаждой наживы и стяжательством. Выставляемое напоказ богатство резко контрастирует с плохо скрываемой бедностью.

Пережитый населением тяжелейший социально-экономический кризис 1990-х с переходом к стабилизации и довольно интенсивному экономическому росту первого десятилетия 2000-х привел к расцвету компенсационных потребительских синдромов и быстро развившейся привычке жить в кредит. Крах гражданской религии под названием «коммунизм» привел к массовой моде на традиционные и «новые» религии‚ причем, масштабный «расцвет религиозной жизни» сопровождался не менее масштабным расцветом религиозной нетерпимости и общественного цинизма. Жизнь в состоянии перманентного шока привела к росту бытовой агрессии и нетерпимости, расцвету социального дарвинизма.

Развал инфраструктуры традиционно опекаемых государством сфер – образования‚ науки‚ здравоохранения - привел не только к критическому падению качества в этих стратегически важных для развития государства‚ общества и нации областях‚ но и к падению общественного престижа именно тех профессий‚ которые обеспечивают нормальное функционирование всех остальных сфер деятельности и устанавливают цивилизационные рамки его существования. Достаточно сказать, что норма закона, согласно которой зарплата учителя должна быть не меньшей, чем средняя зарплата в промышленности, никогда не была выполнена в независимой Украине.

Фрагментация общества‚ вполне естественная в условиях растущего разнообразия форм социальной жизнедеятельности‚ приобрела обычно игнорируемое аналитиками измерение – морально-этическое. Появились целые общественные группы‚ своими действиями не только демонстративно нарушающие закон и общепринятые моральные нормы‚ но и транслирующие эти практики в общество‚ создавая, таким образом, крайне опасные прецеденты и распространяя правовой нигилизм и моральный релятивизм. Коррупция превратилась в органический элемент экономики, социальной жизни и политики — допустимость и даже необходимость коррупционных действий признается не только на уровне ежедневной практики, но и на уровне социологических опросов. Согласно данным разных социологических служб удельный вес респондентов, считающих, что коррупция оправдана как способ быстрого решения проблем, никогда не опускался ниже 50%.

И конечно же‚ серьезнейшей проблемой стала критическая степень отстраненности этого фрагментированного общества и составляющих его индивидов от участия в управлении государством‚ крайняя усложненность становления реальной демократии. В Украине сложилась ситуация‚ когда подавляющее большинство населения исповедует принцип невмешательства.

Он нарушается лишь в периоды избирательных кампаний и здесь некоторой компенсацией может служить то‚ что кампании эти были довольно частыми – за восемнадцать лет население Украины стало участником девяти общенациональных (четырех президентских и пяти парламентских избирательных) кампаний‚ а также двух общенациональных референдумов (о региональных выборах и референдумах здесь не упоминается). Однако участие в избирательных кампаниях‚ особенно при наличии масштабных манипуляций общественным сознанием‚ нарушений избирательного законодательства и вмешательства действующей власти в избирательный процесс вряд ли может считаться полноценной формой участия граждан в управлении страной.

 Технологии власти: faked democracy

Граждане государства Украина отчуждены от структур управления этим государством‚ им перекрыт полноценный доступ к власти и управлению. И это порождало и порождает как проблему нормального взаимодействия власти и общества, так и проблемы в организации самой власти. Последняя организовалась как система неформальных связей между бюрократией, бизнесом, фискальными и силовыми структурами, связей, строящихся на патронажных отношениях, иерархии клиентел и даже родственных связях. Эта система самовоспроизводится на всех уровнях властной иерархии — от столицы до районов, небольших городов и сел. Стандартная схема круговой поруки и «закрытого клуба», в который входят чиновники исполнительной и законодательной власти, высшие чины милиции и прокуратуры, представители судебной власти и фискальных структур, нарушается в крайне редких случаях, когда возникают конфликты, вызванные попытками передела власти и собственности. Соответственно, бизнес не может развиваться без «неформального» взаимодействия (патронажа) со стороны власти, которая через указанную систему клиентел не только практикует коррупционные действия, но и через них внедряется в сам бизнес. Результат — масштабные искажения во всей вертикали власти и кризис лояльности к ней, перерастающий в кризис лояльности к государству как таковому.

Орган‚ формально выполняющий функции представительской власти‚ Верховная Рада‚ прошел за годы независимости достаточно впечатляющую эволюцию с точки зрения представления интересов общества: в начале 1990-х, когда он, по сути, функционировал в качестве весьма весомого рудимента советской системы, в нем еще были представлены общественные группы‚ имеющие идеологии и пытающиеся трансформировать их в политические практики и стратегии развития общества (стоит обратить внимание и на то, что функционально и структурно Верховная Рада представляла собою наиболее выразительный образец советской политической системы). В середине 1990-х украинский «парламент» превратился в достаточно пеструю смесь лоббистских группировок‚ отстаивающих интересы интенсивно формирующегося капитала, связанной с ними государственной бюрократии‚ и политических сил‚ с большим или меньшим успехом транслирующих интересы той части общества‚ которую две первые группы, не менее интенсивно, отчуждали и от доступа к власти‚ и от общественного богатства. Часть депутатского корпуса еще можно было трактовать как носителей представительной власти.

В середине первого десятилетия 2000-х годов Верховная Рада «структурировалась» как орган‚ представляющий интересы шести крупных финансово-промышленных групп, сросшейся с ними высшей государственной бюрократии и нескольких «теневых олигархов»[4]. Идеологически ориентированные политические группы‚ действительно пытающиеся хотя бы формально отражать и защищать интересы представляемых ими общественных слоев‚ окончательно маргинализировались или перешли в «демонстрационный режим», в котором их представительная функция оказалась подчиненной интересам политической целесообразности (например, коммунисты, которые постоянно входят в политические блоки с «идеологически чуждыми» им силами).

Процесс минимизации представительных функций парламента достиг высшей точки в 2006 – 2008 гг.‚ когда Верховная Рада окончательно превратилась в политическую биржу‚ где происходит интенсивное перераспределение власти с перспективой перераспределения собственности. Наиболее явной иллюстрацией описанных тенденций являются изменения в «депутатском корпусе»: с конца 1990-х здесь расширялся удельный вес представителей меньшинства населения (то есть верхушки финансово-промышленных групп и верхов бюрократии центра и регионов) и уменьшалось количество представителей интересов большинства‚ то есть рядовых граждан, — причем это происходило как на персональном, так и на партийном уровне. Списки партий и блоков формируются лидерами на основе закрытых переговоров и закулисных сделок, места в парламенте рассматриваются как предмет политического торга с последующей возможностью материальной компенсации за счет лоббирования, получения бизнес-преференций, доступа к бюджетным средствам и т.п.

Похожая тенденция наблюдалась и в формировании президентской власти. Избрание президента всенародным голосованием‚ как бы гарантирующее непосредственное влияние большинства граждан на высшую государственную власть‚ за всю историю независимой Украины всегда было опосредовано с одной стороны, экстремальностью ситуации, с другой — перипетиями борьбы между несколькими крупными бизнес-группами и их сторонниками среди высшей государственной бюрократии.

Первый президент Украины был избран в декабре 1991 г., в самый острый момент обретения независимости. Население нуждалось в компромиссной фигуре‚ способной как уберечь страну от воображаемых внутренних конфликтов‚ так и от реальных внешних. Поэтому выбор был сделан в пользу Л. Кравчука‚ даже внешний вид которого действовал на «среднего украинца» успокаивающе. Однако бывший секретарь ЦК провинциального подразделения развалившейся партии уже достиг на этот момент высшей точки своей партийно-кабинетной карьеры, возглавив единственный на тот момент легитимный орган власти. Дальнейшее «повышение»‚ оформившееся в пост президента большой и сложной страны‚ оказалось ему не по силам. Будучи президентом‚ Л. Кравчук остался провинциальным партийным аппаратчиком высокого ранга‚ неспособным на инициативу и самостоятельные нестандартные действия.

Второй президент избирался в 1994 г., в момент острейшего социально-экономического кризиса[5]‚ развала системы власти и государственного управления‚ то есть в ситуации крайнего упадка. Общество ждало спасителя‚ а значит оценки главных кандидатов вновь были опосредованы экстремальными обстоятельствами‚ в которых воображаемые качества кандидата и его слова значат больше‚ чем рациональная оценка его достоинств и недостатков, тем более не слишком хорошо известных избирателям.

Как это ни парадоксально‚ президентские выборы 1994 г. были‚ пожалуй‚ единственными‚ когда результат был полностью адекватен народному волеизъявлению, — с небольшим отрывом от своего главного конкурента Л. Кравчука победил Л. Кучма. Однако именно после этих демократических выборов президентская власть начала эволюционировать в сторону все большего отчуждения от общества и построения иерархий, обслуживающих интересы подавляющего меньшинства населения. Сам Л. Кучма как технократ оказался более подготовленным к постановке и реализации конкретных технических заданий‚ связанных с перераспределением власти и собственности‚ с разработкой стратегий экономических реформ и их частичной реализации в выборе дизайнеров и исполнителей. Не следует забывать, что он далеко не всегда был самостоятелен в своих действиях, пребывая как под давлением внутренних обстоятельств, политической борьбы, зависимости от групп интереса/влияния, так и под прессингом более мощных стран, международных и транснациональных институтов.

Некоторое время он был достаточно удачлив и осмотрителен в подборе и пересортировке своего окружения‚ в кадровых расстановках‚ позволявших ему осуществлять реальные преобразования в стране‚ по крайней мере формально избегая при этом личной ответственности за неудачный результат. В то же время, в его действиях‚ нередко вполне разумных и в перспективе содействующих общественному благу‚ периодически очень явно прослеживался способ мышления хозяйственника и управленца советского типа‚ в представлениях которого эффективность определялась умением «выбить и распределять фонды»‚ причем в пределах достаточно узкой и привилегированной касты тех же управленцев.

Кроме того, Л. Кучма достаточно преуспел в выстраивании схем власти‚ построенных на патронажных отношениях, непотизме и коррупционных связях. Президент управлял страной через олигархические группы и разветвленную систему самодостаточной бюрократии (очень напоминающую управление заводом через партбюро‚ замов и снабженцев). Однако эти схемы требовали от него колоссальных усилий и затрат энергии‚ поскольку управление осуществлялось в «ручном режиме» и требовало не только его постоянного личного участия и контроля‚ но и все большей узурпации власти и отчуждения от доступа к ней большинства общественных групп. Л. Кучма создавал обстоятельства, в свою очередь обстоятельства создавали его самого.

Президентские выборы 1999 г. уже происходили в условиях «регулируемой демократии»‚ когда президентская власть с одной стороны‚ еще рассматривалась избирателями как возможный транслятор их интересов‚ а с другой‚ эта же власть достаточно успешно манипулировала настроениями и страхами избирателей‚ масштабно применяла административный ресурс‚ пользовалась монополией в медиа-пространстве и запугивала или подкупала население, именуемое «электоратом». «Новый» Л. Кучма превратился в продукт созданной при его активнейшем участии системы сдерживаний и противовесов‚ действовавшей не в масштабе всего общества‚ а в пределах нескольких групп интереса/влияния. Был сделан еще один шаг в отчуждении президентской власти от общества. При этом, сам Л. Кучма превратился в заложника созданной им же системы власти‚ которой он уже не мог эффективно управлять.

           Это привело к тому‚ что следующие президентские выборы 2004 г. вновь проходили в экстремальной общественно-политической ситуации‚ причем, эта экстремальность возникла не в результате сложной социально-экономической ситуации‚ которая к этому времени стала быстро улучшаться‚ а вследствие резкого обострения борьбы за власть между крупнейшими группами интереса/влияния‚ в которую они с помощью манипулятивных технологий максимально вовлекли население, произошла так называемая «оранжевая революция», представлявшая собой сочетание стихийных электоральных протестов, целенаправленных широкомасштабных манипуляций общественным сознанием и поведением, организованных и срежиссированных протестных действий, закулисных переговоров. Итогом и составной частью «революции» стала грандиозная мистификация, в результате которой значительная часть населения поверила в то, что в результате двухнедельных уличных протестов, превратившихся в народное гуляние, возможна кардинальная смена власти.
 
            Грандиозность обмана заключалась в том‚ что значительная часть избирателей, действительно стремилась, именно, к изменению системы власти‚ в то время, как главные претенденты и силы‚ стоявшие за ними‚ стремились оставить ее неизменной‚ лишь поменяв первые лица или формы ее внешней репрезентации. В результате очередной экстремальной ситуации‚ имевшей внешние признаки революции‚ президентом стал человек‚ который обещал и, возможно действительно хотел изменить систему власти‚ однако не был способен сделать это.
 
             В. Ющенко‚ вышедший в верхи финансовой элиты именно через систему патронажных отношений и непотизма, оказался на вершине власти, с одной стороны, благодаря тому‚ что обещал эту власть изменить‚ и потому пользовался реальной поддержкой активной части населения, с другой‚ потому что рассматривался частью бизнес-элит как гарант доступа к этой же власти. Склонность к морализаторству с привычками сельского патриархального уклада‚ попытка апеллировать к окружению и к нации как к большой семье‚ личное обаяние и легалистская риторика нашли активный отклик в важных сегментах общества. Однако они оказались явно недостаточными для выполнения обещаемого и ожидаемого. Несамостоятельность‚ постоянный поиск сильных личностей в ближайшем окружении‚ способных быть катализатором решительных действий и действенных решений стали очевидными именно тогда‚ когда была достигнута главная цель.
 
            Система власти формально изменилась в декабре 2004 г. в результате так называемой «конституционной реформы»‚ которая была продуктом поспешных компромиссов между противоборствующими группами интереса. Энергия массовых уличных протестов вылилась в закулисный сговор все тех же «олигархов», поддержанных международными посредниками, уставшими и от Украины, и от ее «революционеров». Как ни парадоксально‚ это произошло во многом благодаря организаторской несостоятельности самого президента‚ возможно достигшего уровня компетентности в роли высшего финансового менеджера страны‚ но непригодного для роли высшего политического менеджера, для управления унаследованной им системой сдерживаний и противовесов в стране с крайне низким уровнем общественного признания существующей власти.
 
            Однако изменения в системе власти, трактуемые как переход к «парламентско-президентской» республике‚ на самом деле, привели к развалу созданной во времена Л. Кучмы системы противовесов‚ резкому ослаблению института президентства и «полицентризации» власти. Установившаяся при Л. Кучме система крайне неустойчивого баланса между парламентом, президентом и разными группами интереса/влияния, трансформировалась в три центра власти: президент, парламент, правительство. Последние два‚ в свою очередь‚ превратились в филиалы крупнейших финансово-промышленных групп и «теневых олигархов». Возможно в перспективе, ситуация‚ сложившаяся в системе власти‚ обещает больший объем доступа к власти в стране через институты представительской демократии‚ однако непосредственно после выборов 2006 г. и перевыборов 2007 г., результат неутешителен: сложился весьма своеобразный баланс власти, когда она почти равномерно распределена между президентским офисом, правительством и парламентом. В каждом из этих трех центров почти равномерно представлены упоминавшиеся группы интереса: крупный бизнес, высшая государственная бюрократия, силовые структуры. Так же «равномерно» поделена и судебная власть. В результате такого «передела» система власти в Украине парализована. Развернулась бюрократическая война между президентом, правительством и конкурирующими фракциями в парламенте. Наиболее впечатляющий пример: законодательный орган страны – Верховная Рада, за восемь месяцев после внеочередных выборов (с ноября 2007 по июль 2008 г.) фактически работал 54 дня. О том, как эта ситуация воспринимается в обществе, наилучшим образом свидетельствует появление сайтов с весьма красноречивым названием и содержанием vlasti.net и durdom.in.ua (все первые лица и политики представлены на последнем как пациенты психиатрической клиники). Не менее красноречивым можно считать факт заметного оживления авторитарных мотивов в предвыборной агитации кандидатов на президентский пост в связи с выборами 2010 года — в части общества нарастает спрос на «наведение порядка» в стране силовыми методами.
 
            Все перечисленные особенности развития Украины в последние 20 лет можно не считать особенностями: в той или иной степени они представлены во всех странах посткоммунистического и постсоветского пространства. В одних случаях наличие негативных и неблагоприятных факторов уравновешивается присутствием гражданского общества, наличием относительно развитых демократических институтов, влиянием (непосредственным или опосредованным) стран стабильной демократии. В других — усилением авторитарных тенденций и даже установлением авторитарных режимов.
 
            В последнее время ситуация в Украине, прежде всего, в системе власти и в сфере коррупции обсуждается в рамках концепции failed states. В индексе государств, попадающих по мнению американского аналитического центра Fund for Peace под эту категорию, Украина занимает 110 место, то есть пока пребывает далеко от критической зоны, тем не менее, заметно оживившиеся дискуссии последнего времени, особенно среди российских политтехнологов, использующих эти дискуссии в практических целях, заставляют задуматься о некой тенденции, усиление которой вполне возможно. В двух соседних славянских странах, России и Беларуси, общество, государство и политические элиты перед лицом перспективы превратиться в failed states сделали выбор в пользу усиления авторитаризма (насколько этот выбор удачен и эффективен, можно будет судить позднее). В Украине, претендующей на роль «оазиса демократии» на фоне упомянутых соседей, появление подобной дилеммы вполне возможно, однако ее реализация по сценарию России и Беларуси невозможна по одной простой причине: в этом случае, некоторые «слабости» Украины как государства (отсутствие консенсуса среди элит, региональные особенности, полицентризм власти) могут сработать как надежный барьер против авторитаризма.
 
              Подводя некие промежуточные итоги, можно сказать, что с точки зрения исторической перспективы восемнадцатилетнее существование «государства Украина» является личным рекордом — никогда ранее государственность не удавалось удержать так долго. В то же время никогда ранее судьба «государства Украина» не зависела в такой степени от самих его граждан, как правило, преобладали внешние неблагоприятные факторы. Возможно, должен, наконец, сработать инстинкт самосохранения — как у политических элит, так и у населения — впрочем, здесь начинаются границы территории, на которой себя увереннее чувствуют психиатры, психологи и психоаналитики, — историк должен уступить место им.


[1] Идеократия в данном случае не только форма диктата идеологии над другими общественными формами‚ но и целый социальный слой‚ представляющий партийно-советскую элиту‚ сконцентрированную в идеологических и политических государственных и общественных институтах. Технократия – часть партийно-советского и хозяйственного истеблишмента‚ представлявшая, прежде всего, военно-промышленный комплекс‚ директорский и управленческий корпус «народного хозяйства».

[2] Само собой, данные категории и понятия используются именно как аналитические единицы, что предполагает сушественное смысловое ограничение, не предполагающее большого количества нюансов, оттенков, под-категорий, существующих в реальной жизни.

[3] Термин «элита» требует комментария: в Украине‚ как и на всем пост-советском пространстве‚ формирование политической‚ экономической и бюрократической элит не означало‚ что в ее состав попадали действительно лучшие представители этих слоев‚ отличающиеся высшей квалификацией‚ интеллектом‚ компетентностью. Формирование элит было ситуативным‚ их состав формировался спонтанно и, далеко не всегда, по принципу отбора по деловым качествам – в каком-то смысле они сами себя «назначили» элитой. Отсутствие общественной легитимности этих элит последние пытаются компенсировать культом формального статуса.    В этом смысле весьма показательны помпезные издания вроде «Золотой книги Украины»‚ где украинская «элита» занимается беспардонным‚ пошлым и глуповатым самовосхвалением. Не менее показательна поистине фатальная страсть представителей украинских «элит» к формальным статусным отличиям: наградам‚ званиям‚ ученым степеням и титулам – подобно «отмыванию» денег‚ они с помощью этих подручных средств «отмывают» свой публичный имидж.

[4] Перечислим их: System Capital Management (Р. Ахметов), Интерпайп (В. Пинчук), Индустриальный союз Донбасса (С. Тарута, В. Гайдук), группа «Приват» (И. Коломойский, Г. Боголюбов), «киевская группа» (братья Суркисы, В. Медведчук, Б. Губский), мариупольский «Завод им. Ильича». К «теневым олигархам» можно причислить К. Жеваго, Д. Фирташа, А. Мартынова, Д. Жванию.

[5] Стоит обратить внимание на то‚ что все восемнадцать лет существования как суверенного государства, Украина фактически постоянно пребывала в состоянии кризиса – до конца 1990-х годов продолжался жесточайший социально-экономический кризис‚ практически не прекращался кризис политический (он продолжается и сейчас)‚ о кризисе идеологии уже говорилось. Руководство страной практически превратилось в кризис-менеджмент – можно было бы посочувствовать‚ если бы не одно обстоятельство, – постоянное участие этого руководства‚ наряду с попытками разрешить кризис‚ в создании новых кризисных ситуаций.  

Print version
EMAIL
previous ШАНС БЕЛАРУСИ.
ДОСМОТРЕТЬ ДО СМЕРТИ
|
Сергей Дубавец
ВИРТУАЛЬНЫЙ БОНАПАРТИЗМ ВЛАДИМИРА ПУТИНА |
Ярослав Шимов
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.