ISSUE 3-2009
INTERVIEW
Lubos Vesely
STUDIES
Сергей Дубавец Георгий Касьянов Ярослав Шимов
RUSSIA AND ITS NEIGHBOURS
Виктор Замятин
OUR ANALYSES
Владимир Воронов
REVIEW
Павел Витек
APROPOS
Олександр Ленгауер


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
ВИРТУАЛЬНЫЙ БОНАПАРТИЗМ ВЛАДИМИРА ПУТИНА
By Ярослав Шимов | историк и журналист | Issue 3, 2009

Бонапартистские аналогии[1] по отношению к Владимиру Путину замелькали в российских СМИ уже в первые месяцы его правления. В начале лета 2000 года на страницах «Независимой газеты» появилась обширная статья с подробными сопоставлениями событий 1799 года во Франции и 1999 – 2000 гг. в России. Ее авторы, в частности, отмечали: «...У Наполеона был свой Тулон, у Путина таким Тулоном стал Дагестан... На месте Путина мог оказаться кто-то другой, и у кого-то могло выйти, а могло и нет, как у Степашина. Но в нужное время и в нужном месте оказался именно Путин. И дальше Владимир Путин, внешне невыразительно, но на самом деле с блеском справлялся со всеми возникающими трудностями. Он выиграл большую часть чеченской войны... Выиграл и самую мощную в истории России информационную войну во время выборов в Думу (в декабре 1999 г. – Я.Ш.). И директорам пришлось уступить ему место. Генерал Директории стал президентом. Как другой генерал стал первым консулом. Недаром выборы 2000 года больше походили на плебисцит, чем на выборы. Как и тогда»[2]. Примерно в то же время автор этих строк опубликовал в «Русском журнале» текст под заголовком «Владимир Наполеонович»[3]. Действительно, в тот момент многим, в том числе и мне, представлялось, что четвертая русская революция[4], столь же противоречивая и незаконченная, как и две из трех предыдущих (за исключением большевистской), вступила в свою завершающую, бонапартистскую фазу, когда авторитарно-модернизационный режим соединяет революционную и контрреволюционную линии под знаменем «порядка».

Таким образом, восприятие фигуры второго президента России как бонапартистской, призванной утихомирить и стабилизировать страну, взбаламученную революционными переменами ельцинской эпохи, существовало уже тогда, когда Путин только начинал свое правление и многие аспекты его политики еще не определились или не проявились в достаточной мере. В целом бонапартистские прогнозы и ожидания применительно к путинскому восьмилетию оправдались. Но современный российский бонапартизм, при сохранении ряда общих «генетических» черт такого рода режимов, оказался не во всем похож на своих предшественников. Динамика путинского правления во многом противоположна, например, царствованию Наполеона III. Если французский император двигался от фактически диктаторского режима начала 1850-х гг. к недолговечной «либеральной империи» 1870 года, то российский президент шел в противоположном направлении – от умеренной «управляемой демократии» своего первого срока к достаточно жесткому авторитаризму последних двух-трех лет пребывания на высшем государственном посту.

Как практически все бонапартистские режимы, власть Владимира Путина опиралась на штыки (или, учитывая прежнюю профессию президента и многих лиц из его окружения, на «плащи и кинжалы»). Это позволило известному российскому социологу Ольге Крыштановской в 2002 г. охарактеризовать новый российский режим как «либеральную (до поры до времени – Я.Ш.) милитократию». По ее словам, «главными отличительными особенностями путинской элиты были: снижение доли ”интеллектуалов”, имеющих ученую степень; уменьшение и без того крайне низкого представительства женщин; “провинциализация” элиты и резкое увеличение числа военных[5] во власти»[6]. Впоследствии некоторые из этих тенденций стали чуть менее выраженными, но в целом сохранились. Характерно, что в начале путинского восьмилетия прилив «людей в погонах» во власть воспринимался значительной частью общества положительно, т.к. силовые структуры, особенно спецслужбы, пользовались в глазах многих граждан репутацией менее коррумпированных и более приверженных представлениям о чести, долге и служении, чем гражданское чиновничество. Эти настроения (их предвестником в 90-е гг. была политическая карьера Александра Лебедя) напоминают другую бонапартистскую политическую коллизию – ситуацию середины 20-х гг. в Польше, когда маршал Юзеф Пилсудский и его военное окружение выступили в роли «спасителей отечества», произведя в мае 1926 г. военный переворот под лозунгом «санации» – очищения общества и государства от коррупции и беспорядка предшествующей эпохи парламентского правления.

Создание «вертикали власти», ставшее ядром путинской административной реформы, также выглядит типично бонапартистским шагом. Опираясь на настроения большинства, которым режим придает характер политической воли, бонапартизм делает ставку на методы централизованного администрирования. Наполеон I настаивал на том, чтобы каждый назначенный им префект был в своем департаменте «маленьким императором», в то же время беспрекословно подчиняясь распоряжениям центральных властей. Владимир Путин посчитал необходимым вначале организовать систему региональных полпредств – уполномоченных главы государства в важнейших провинциях страны, а затем отменить прямые выборы губернаторов – для ограничения «вседозволенности» местных элит, которая, согласно путинской мифологии, едва не привела в 90-е гг. к распаду Российской Федерации. В то же время, как показывает ситуация, сложившаяся к концу президентства Путина в ряде российских регионов, особенно на Кавказе, эффективность путинского бонапартизма оказалась значительно ниже, чем у обоих наполеоновских. Она может быть сопоставлена с не слишком плодотворными административными усилиями польской «санации» – при том, что по масштабам коррупции современная Россия заметно опережает межвоенную Польшу[7].

Российский политолог Сергей Маркедонов так формулирует основную, по его мнению, проблему путинской государственно-административной системы: «...Если при Борисе Ельцине в процесс приватизации власти были вовлечены гражданские бюрократы (экс-партийные чиновники всех рангов, призванные во власть бизнесмены и интеллектуалы), то при Владимире Путине организованная коммерциализация власти затронула и силовые структуры. Фактически [президент] стал маклером силовых структур на административно-бюрократическом рынке. […] Путинская Россия, несмотря на официальную антиолигархическую пропаганду, гораздо в большей степени превратилась в олигархию, то есть “власть немногих”. Власть тех, кто зарабатывает государственной службой, в том смысле, что служба эта превратилась в выгодный бизнес»[8]. Именно здесь – причина того, почему, на наш взгляд, режим, сложившийся в России в 2000 – 2008 гг., обладая многими внешними признаками бонапартизма (авторитарная власть популярного лидера; роль «стабилизатора» общества после революционной эпохи; опора на силовые структуры; политика централизации; активно насаждаемый культ национального величия и возрождения страны и т.д.), в действительности является чем-то вроде декорации, «виртуального бонапартизма».

Главное, бросающееся в глаза противоречие путинской идеологической риторики (хотя, как и большинство бонапартистских режимов, российская власть первого десятилетия XXI века с точки зрения идеологии достаточно «всеядна» и аморфна) – то, что филиппики в адрес эпохи 90-х годов, незавершенной и нескладной четвертой русской революции, часто звучат из уст тех представителей правящей элиты, которые именно 90-м обязаны своим материальным благополучием, карьерным ростом и политическим успехом. И сам Владимир Путин, и его преемник Дмитрий Медведев, и большинство людей из их окружения состоялись именно в эпоху Ельцина, о которой в путинской России стало принято отзываться негативно. (Хотя от личных нападок на человека, объявившего его своим наследником, Путин, к его чести, воздержался, и в последний путь первого президента России проводили в 2006 г. вполне достойно).

Одной из составляющих этой путинской риторики является антиолигархический запал, особенно характерный для середины этого восьмилетия (и безусловно связанный с «делом ЮКОСа»). При этом совершенно очевидно, что состав российской элиты в 2000 – 2008 гг. изменился по персоналиям, но не структурно, и олигархические черты путинской власти оказались лишь чуть лучше задрапированы, чем у власти ельцинской, однако никуда не исчезли. «...Ельцинский либерализм и путинская суверенная демократия представляют собой две разные, но взаимосвязанные формы непредставительных политических систем. Они различаются лишь взглядами на роль государства в жизни общества и источниками легитимации»,[9] - отмечает болгарский политолог Иван Крастев. Вместо «равноудаленности» олигархических группировок от власти, пропагандировавшейся в первые годы правления Владимира Путина, произошло лишь удаление из круга «избранных» нескольких неудобных фигур, выдвижение ряда других и некоторый отход большого бизнеса в политическую тень – что, однако, нельзя расценивать как утрату им влиятельности. Связь президента с народом оказалась больше риторической фигурой, чем политической реальностью.

Таким образом, отношения путинской власти с элитами, сложившимися в 90-е гг., напоминают польскую ситуацию конца 20-х, когда Пилсудский в поисках дополнительной опоры для своего режима сблизился с крупными землевладельцами и промышленниками, тем самым оттолкнув от себя левых. В правление Путина, как и при Пилсудском, несмотря на обилие «разговоров в пользу бедных», не было осуществлено никаких крупных социальных реформ. Наоборот, произошли попытки свернуть некоторые элементы прежней системы соцобеспечения (монетизация льгот), что встретило активное сопротивление тех слоев общества, интересы которых оказались задеты. Можно предположить, что и социально-психологический итог путинского восьмилетия был бы гораздо ближе к скептическим настроениям, охватившим польское общество к концу режима «санации», если бы не кардинальное отличие экономической конъюнктуры двух эпох. Режим Пилсудского и его «полковников» уже в 1930 г. столкнулся с глобальным экономическим кризисом – Великой депрессией, которая в Польше приобрела особенно затяжной характер из-за крайне консервативной и негибкой финансовой политики правительства. Режим Путина, напротив, был «осчастливлен» очень благоприятной для России конъюнктурой мировых сырьевых рынков. В результате в Польше в 1930-36 гг. уровень жизни непрерывно падал, а вместе с ним и популярность режима «санации», в то время как в России в 2000-08 гг. уровень жизни непрерывно рос – вместе с популярностью Владимира Путина.

Основа любого бонапартистского режима – опора на большинство общества. Отношения между бонапартистским лидером и элитами могут быть сложными и даже враждебными (как, например, в Аргентине в первое правление Хуана Перона[10]), но каждый такой лидер всегда может призвать на помощь или использовать в качестве средства политической борьбы «свой верный народ». Специфика (и «виртуальность») путинского бонапартизма, на наш взгляд, заключается в том, что этот режим опирается прежде всего и главным образом на прежние элиты, отличаясь от ситуации 90-х лишь рядом персональных изменений и усилением «силовой» составляющей в рамках общеэлитарного консенсуса. Реальная же поддержка власти широкими слоями общества обусловлена, во-первых, вышеупомянутой благоприятной экономической ситуацией («живем-то хорошо, чего еще надо?»), во-вторых, целенаправленными усилиями пропаганды – в частности, общей стилистикой режима, подстраивающегося под вкусы «среднего человека», мелкобуржуазный, обывательский, «слободской» стиль. Путин играет в «народного царя», в действительности представляя и защищая интересы узкого слоя предпринимательско-бюрократической олигархической элиты, сложившейся в России к концу 90-х годов, в рамках которой при Путине произоши определенные перестановки, но структурная суть режима фактически не изменилась. Продолжая аналогию со временами первого Бонапарта, можно сказать, что российский «Наполеон» не уничтожил Директорию, он лишь заменил некоторых ее членов своими людьми и переименовал ее. Формальная замена Владимира Путина Дмитрием Медведевым на высшем государственном посту не изменила в этом отношении (во всяком случае пока, после полутора лет медведевского «как бы президентства») практически ничего.

Виртуальность, «невсамделишность» путинского бонапартизма проявилась и в том, какими способами он пытается решить одну из главных проблем таких режимов: вопрос о том, что же делать дальше. Ведь бонапартизм почти всегда явно или подспудно осознает собственный переходный, временный характер, свою странную историческую роль усмирителя революции, который в то же время является скорее завершающим этапом революционного процесса, нежели новой, постреволюционной системой. А ведь только такая система способна подытожить революцию и окончательно сделать ее достоянием истории. Поэтому для бонапартизма всегда важны и актуальны способы возможного перехода к постреволюционному этапу. Наполеон III рассматривал в качестве инструмента этого перехода новую конституцию, утвердившую режим «либеральной империи» - и мог бы добиться успеха, не случись несчастной франко-прусской войны. Маршал Пилсудский и его помощники подготовили конституцию 1935 года, но смерть диктатора оставила слишком многие вопросы открытыми, и последующее четырехлетие стало в силу как внутренних, так и внешних обстоятельств лишь послесловием за эпохой Пилсудского, а не началом нового этапа в истории Польши.

Режим Владимира Путина также занят поиском вариантов перехода от завершающей бонапартистской фазы четвертой русской революции к постреволюционному устройству России. Но отличительной особенностью этих вариантов пока является та самая виртуальность, которая присуща путинскому бонапартизму в целом. С одной стороны, в качестве основы для построения новой политической системы в России явно выбираются институты парламентской демократии. На это направлены, в частности, отмена выборов по одномандатным округам в Думу и большинство региональных законодательных собраний и повышение барьера «проходимости» для политических партий с 5 до 7% (чтобы отсечь небольшие партии, «дробящие» политическую сцену). С другой стороны, те политические субъекты, для которых в последние годы властями был создан режим наибольшего благоприятствования, в первую очередь партия «Единая Россия», не обладают самостоятельным политическим потенциалом и поддержкой в обществе и полностью зависимы от своих кремлевских демиургов. В этом отношении они напоминают польский «Беспартийный блок сотрудничества с правительством» (BBWR), исчезнувший с политической сцены в середине 30-х гг. так же бесшумно и бесследно, как и возник.

Дополнительным фактором, добавляющим виртуальности российской политической сцене, является то, что Владимир Путин, несмотря на уход с президентского поста, остается активным политическим игроком. По логике бонапартистской системы, центр власти перемещается вместе с ее реальным носителем, как бы ни называлась его должность: Пилсудский при режиме «санации» ни дня не был главой государства, но именно ему принадлежала высшая власть в Польше. Тема двоевластия, наступившего в России после избрания Дмитрия Медведева, уже неоднократно обыгрывалась политологами. Хотя и второй, и третий президенты России однозначно отвергают возможность конфликта между ними, дело даже не в том, как долго смогут уживаться Путин с Медведевым в условиях новой формальной расстановки сил на высших государственных должностях. Сохранение за «бонапартом» заметной политической роли при отсутствии у него формального главенства препятствует формированию той самой новой, постреволюционной политической системы, о которой шла речь выше. Ведь отход от бонапартизма неизбежно означает изменение самого характера власти, превращение ее, пользуясь типологией Макса Вебера, из харизматической в рациональную, из власти личности во власть функции, определенной законом.

С этой точки зрения подчеркнутая верность Владимира Путина букве Конституции, требовавшей от него ухода после двух президентских сроков, означает не так уж много. (Хотя формально для российской политической культуры это такая же веха, как отставка Никиты Хрущева в 1964 г. – первый в истории уход лидера страны со своего поста живым и не в тюрьму или ссылку). Путин остается, по выражению Глеба Павловского, «демократическим принцепсом»[11], а логика бонапартизма продолжает действовать, поскольку и новый глава государства, и партия, обладающая парламентским большинством, созданы Путиным и правят с его благословения. Таким образом, путинский режим пока ушел от ответа на вопрос о том, какой будет постреволюционная политическая система в России, но ушел характерным для него способом – дав видимость ответа, создав очередную политическую фикцию. Это серьезная проблема. Хотя, в отличие от французской Второй империи или польской «второй Речи Посполитой», сегодняшней России не грозит иноземное вторжение, которое в считанные дни может разрушить все политические комбинации, резерв прочности созданного Владимиром Путиным «виртуального бонапартизма» не так велик – в слишком уж большой степени этот режим зависит от мировой экономической ситуации и очень уж много проблем остается внутри страны.

Поэтому замена реальных политических решений их видимостью может привести к тому, что принимать эти решения таки придется, но в гораздо более трудных и неблагоприятных условиях. Отчасти это уже произошло: мировой кризис сильно ударил по российской экономике (как сообщил недавно сам Владимир Путин, экономический спад в стране составит в нынешнем году не менее 8 %). Значительная часть запаса прочности, накопленного за 8 путинских «тучных» лет, растрачена и продолжает тратиться на защиту остатков социальной стабильности. Структурных преобразований в экономике России за последние годы не произошло, сырьевой экспорт продолжает оставаться ее основой, на что уже не раз сетовал президент Дмитрий Медведев – возможно, тем самым слегка фрондируя по отношению к Путину (серьезных последствий эта «фронда», впрочем, пока не имеет). «Виртуальный» бонапартизм, созданный в России нынешней правящей группировкой, не дал никаких долгосрочных стратегических решений, лишь сгладив на время остроту проблем, поставленных, но не решенных до конца четвертой русской революцией.

 

 



[1] Данный текст является сокращенным, переработанным и дополненным фрагментом статьи «Укрощенная революция: три лика бонапартизма», опубликованной в журнале «Неприкосновенный запас» (Москва), № 4, 2008 г.

[2] Т.Романенкова, А.Бабочкин. Призрак Бонапарта. «Независимая газета», 1.VI.2000.

[3] Я.Шимов. Владимир Наполеонович. «Русский журнал», 9.VI.2000

http://old.russ.ru/politics/articles/20000609_chimov.html

[4] Речь идет о завершающей фазе «перестройки», падении коммунизма и посткоммунистических преобразованиях 90-х гг. Под первой русской революцией, согласно традиции, подразумеваются события 1905 г., увенчавшиеся царским Манифестом 17 октября о даровании гражданских свобод, второй – Февральская, а третьей – Октябрьская революция 1917 г.

[5] По замечанию самой О.Крыштановской, имеются в виду «люди в погонах всех типов».

[6] О.Крыштановская. Режим Путина: либеральная милитократия? Pro et Contra. Т.7, осень 2002.

http://www.carnegie.ru/ru/pubs/procontra/67084.htm

[7] Интересны в этом отношении данные социологических опросов. Так, респонденты Левада-центра, отвечая в марте 2008 г. на вопрос о том, что они считают наибольшей неудачей путинского восьмилетия, назвали в качестве таковой безуспешную борьбу с коррупцией и взяточничеством (32%). Второе и третье место досталось «обузданию олигархов» и борьбе с преступностью (18 и 17% соответственно). См.: Коррупция победила Путина. Газета.ру, 26.III.2008 http://www.gazeta.ru/politics/2008/03/26_a_2677943.shtml

Тогда же, участвуя в опросе фонда «Общественное мнение», 53% россиян заявили, что победить коррупцию в России невозможно (противоположного мнения придерживались 34% опрошенных). См.: И.Зеленев. Как изменится Россия в ближайщие 3-4 года? ФОМ, 3.IV.2008

http://bd.fom.ru/report/map/dominant/dom0813/d081321

[8] С.Маркедонов. Монополистическая суверенизация и угроза распада. Взгляд на восьмилетку Владимира Путина с позиции государственника. Полит.ру, 30.XI.2007. www.polit.ru/analytics/2007/11/30/gosudarstvo.html

[9] И.Крастев. Россия как «другая Европа». «Россия в глобальной политике», 2007. № 4.

http://www.globalaffairs.ru/numbers/27/8065.html

[10] Хуан Доминго Перон (1895 – 1974) – аргентинский военный и политик. Участник военного переворота 1943 г. В 1944-45 гг. – вице-президент, в 1946 г. избран президентом Аргентины. Проводил популистскую политику, опирался на трудящиеся слои (т.н. descamisados – «безрубашечники»). Дополнительную популярность режиму Перона принесла политически активная и харизматичная вторая жена президента – Эва Дуарте («Эвита»), умершая от рака в 1952 г. В 1955 г. Перон был свергнут в результате переворота. Жил в Испании, в 1973 г. вернулся на родину и был вновь избран президентом. Год спустя умер. Власть унаследовала его третья супруга, Исабель (р. 1931), вскоре свергнутая военными.

[11] Г.Павловский. Путин – демократический принцепс. Выступление на заседании клуба «Открытый форум». «Русский журнал», 29.Х.2003 http://old.russ.ru/politics/20031029_pavlovsk.html





Print version
EMAIL
previous УКРАИНА: НЕ ПОДВЕДЕННЫЕ ИТОГИ |
Георгий Касьянов
РОССИЯ И УКРАИНА: МНОГОЛЕТНИЙ ПУТЬ В НИКУДА |
Виктор Замятин
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.